ДЕСАКРАЛИЗАЦИЯ И КРАХ «ВТОРИЧНОГО КОНТУРА»

При выходе человека из животного состояния психики и быта первоначальную и главную, фундаментальную роль в становлении цивилизованного мышления и образа жизни играют т.н. «сакралиты» (дословно – «священные камни»). Они слагают базовую аксиоматику, всё дальнейшее доказывая собой, но сами не подлежащие доказательству. Так возникает «догматическое ядро личности», вокруг которого только и может начаться сложная кристаллизация структур государства и права, морали и критериев психиатрической вменяемости, науки и культуры.

Все элементы культуры личности удерживаются на «орбитах» гравитацией её базового догматического ядра, обеспечивающего сортировку любых находок познания:

1) На добро и зло

2) На главное и второстепенное

3) На истинное и ложное,

и т.п.

Без базового догматического ядра личность не может начать процесс умозаключений – как нельзя доказать никакой теоремы без опоры на базовые аксиомы. Целеполагание в рамках догматического ядра личности позволяет человеку не стать неразборчивым мусороприёмником любых случайных впечатлений, и в то же время – не стать невосприимчивым к сигналам из внешнего мира.

Все поступающие извне сведения и раздражители надобно рассортировать, систематизировать – а как это сделать без эталонной мерки, в отсутствии безусловных базовых ценностей, не подлежащих ни сомнению, ни обсуждению?

Ведь важное и неважное, нужное и ненужное – не бывают сами по себе. Они важны или не важны, нужны или не нужны для какой-то цели! Меняется цель – меняется и вся иерархия ценностей. Неважное становится вдруг необходимым. А вчера необходимое – становится ненужным.

Именно сакралиты, сформировав базовое ядро культуры, и заключив все её элементы в силовое поле своего притяжения, формируют метафизическую (безусловную и чуждую всякой рентабельности) потребность.

Кроме этих метафизических потребностей существуют, безусловно, и текущие, прозаические потребности, от жилья до обуви и колбасы, обеспечивающие аппарат исполнителей всякой, в том числе и жульнической, прибылью.

На первый взгляд может показаться, что два контура существуют автономно.

На самом деле текущие потребности (рентабельные по своей природе) зависимы от сакралитов, составляют «вторичный контур» цивилизованного общества.

При разрушении фундаментального основания, сложенного из сакралитов, разрушается и всё то, что прежде было (или казалось) рентабельным.

Как это происходит?

Давайте рассмотрим на простых примерах.

Если есть суверенный (по настоящему) правитель, то у него есть и свита, и, непременно, собственная армия. А значит – нужен правителю лимузин, и его свите лимузины, и для армии – транспортные средства. Это и порождает собственную автомобильную промышленность – для удовлетворения сакральных амбиций суверенной государственности.

Если же страна – на самом деле лимитроф, бантустан, и правитель её – марионетка – то лично ему выделят лимузин иностранного производства. Туземные вспомогательные вооружённые силы, если они нужны – укомплектуют импортной техникой. А зачем тогда нужно национальное автомобилестроение? Оно и умирает, либо сразу, либо постепенно угасая…

Если идеология – человечность, то она требует обуви для всех граждан. Это и создаёт прибыль национального обувщика. Он нужен – и зарабатывает свои деньги – потому что в основе лежит сакральная идея благополучия народа.

А если нет? Мы знаем много примеров стран, в которых большая часть населения ходила летом босиком, а зимой в лаптях-самоплётках. Раз так, то и обувщик не нужен, можно не тратиться на его содержание, что царизм охотно и делал (да разве ж он один?!).

Если у властей нет обязанностей перед населением – то они не могут оказаться в кризисе при любой «экономии средств», их не волнует любое сокращение бюджета. Те, кто могут достать – сами достанут, без нас. А те кто не могут – не наша забота. Босая нация – это радикальное сокращение количества обувщиков, зарабатывавших на изготовлении обуви. Как минимум – если не полное исчезновение их в стране…

Сакралиты формулируют священные обязанности верующего – и через эти обязанности (иметь собственную армию, снабдить сносной обувью всё население) – создают прибыль рентабельных отраслей. Если же какое-то дело признано не нужным – то не нужным становится и содержание всех тех людей, которые на его делании кормились.

И это большая «экономия», которой циник очень рад.

Если цивилизованное общество почитает Софию-Мудрость, рисует ей иконы и строит храмы святой Софии – то оно содержит и философов. А если счесть, что мудрость более ни к чему, «ну её к ляду» — то и философов содержать не нужно. Пусть себе философствуют бесплатно, на помойке! Виданное ли дело – болтунам деньги платить, самим деньги пригодятся…

Но выпадение философа из содержания обществом – ликвидирует заодно и весь тот спрос, который он обеспечивал колбаснику и сыровару, обувщику и портному, строителю и водителю, и т.п.

Меньше единиц потребления – меньше и единиц производства.

Это может замкнуться (и часто на наших глазах замыкается) в круг сократительного цинизма. Это когда сокращение числа потребителей и производителей соревнуются в скоростях друг с другом.

Идеологи рынка полагают (весьма ошибочно), что люди, исходя из своих текущих потребностей, могут обеспечивать друг друга. Но на практике это нигде не подтверждается. Потребность нищего в жилье, какой бы острой она ни была – не может побудить строителя возводить бесплатное жильё. Строитель не строит – и сам становится нищим. В итоге несостоявшийся колбасник и несостоявшийся строитель, свернувшие (а чаще и не начинавшие) свои труды – смотрят друг на друга неподвижно, в гетто застойной нищеты.

Я не строю, потому что у тебя нет денег купить жильё. А ты мог бы мне сделать ботинки, но не делаешь – потому что у меня нет выручки, и нечем платить. А нечем мне платить – потому что ты мне не заплатил, вот круг и замкнулся, и никакого «взаимного удовлетворения».

Два человека, которые могли бы работать друг на друга – в итоге оба не работают. Это модель, а в реальной жизни их, конечно же, не двое (двое могли бы договориться и по бартеру), а огромное множество взаимно-неприкаянных люмпенов.

+++

Этому посвящена незаурядная книга известного современного коммуниста, побывавшего и политзаключённым, Игоря Данилова «ТЕЛЕГА ВПЕРЕДИ ЛОШАДИ»^[1]. «Почему же все-таки исчезло рабство?» – задается вопросом Данилов. И сам же отвечает себе: «Потому, что изменилась идеология. Прежде всего, из-за христианства, возможно частично из-за схожего мировоззрения «варваров», после завоевания Западной Римской империи «варвары» приняли христианство (если только раньше этого ими не были), что свидетельствует о том, что семена упали на благодатную почву.

Как видно, нет никаких объективных, в т.ч. экономических предпосылок для отмирания рабства. – делает Данилов вывод (между прочим, сидя в тюрьме) – «Оно не существует только благодаря морали и соответствующего законодательства. Но стоит только измениться морали и обстоятельствам, как рабство расцветет пышным цветом».

«Рабство эффективно функционировало в стране с самым динамичным развитием капитализма в мире – Соединенных штатах Америки. Просуществовав дольше, чем крепостное право в России оно благополучно прекратило свое существование не от объективных причин и внутренних противоречий, а было уничтожено чисто военными методами. И то, что конфедерация оказалась в военном и экономическом отношении слабее Северных штатов якобы из-за рабства, из-за которого там было меньше населения (по не уточненным данным – 9 млн., из них 4 млн. рабов против 23 млн. в Северных штатах) и хуже развивалась промышленность – это натяжка под определенную теорию. И сейчас, несмотря на отсутствие рабства, через почти полторы сотни лет, эти штаты менее заселены, и промышленность там менее развита.

Капиталистическое промышленное предприятие не выдержит конкуренции с гипотетическим рабовладельческим. Недаром США время от времени грозится ввести санкции против товаров легкой промышленности Китая на том основании, что на их производстве используется труд заключенных».

В копилку фактов Данилова могу подкинуть и цитату из «Истории Бразилии»: «Отношение императора Педру II к рабству было ясным и однозначным…Рабство отменяли постепенно. Даже несмотря на петиции и требования королевы Виктории, которая указывала, что бразильские рабы — это ценовое преимущество продукции перед экономикой Британской империи…»

Нам рассказывают сказки, что труд рабов экономически неэффективен – а на практике постоянно заявляют, что рабский труд – экономическое и ценовое преимущество производства.

+++

Маркс видел в феодализме недоразвитый капитализм, а мне сегодня хорошо видно обратное: это капитализм – недоразвитый феодализм.

А феодализм – недоразвитое рабовладение. И если их не «терроризировать» гуманистической идеологией, идеями общественного прогресса и пафосом великого общества – то они, в силу внутренних своих тенденций, начинают схлопываться не вверх, а вниз.

С чего вы решили, что капиталисту очень хочется скакать в организаторах фабричного дела, не зная покоя со сложными и высокими технологиями? Он с огромным удовольствием (и чувством облегчения) купит себе феодальное поместье, и будет там помещиком в самом грубом смысле слова. Просто ему общество (вдохновлённое идеями христианской цивилизации) – не даёт так поступить. Вынуждает его «притворяться деловым». А сам-то он, если безыдейный и беспартийный – делает всё, чтобы потом ничего не делать!

То есть угнетатель, как экономическая фигура, оставившая идеологию за скобками – стремится не из феодалов в капиталисты, а из капиталистов в феодалы. И дальше – в касту рабовладельцев. И в материальном мире этому стремлению совершенно нечего противопоставить. Ему можно противопоставить что-то только в мире духа, убеждений, святынь, сакрального целеполагания.

Если капитализм выскочит из гравитации христианской цивилизации – то под влиянием собственного тяготения он начнёт «развиваться наоборот», от сложных форм XIX века к простейшим формам рабовладения. Два ярких новейших примера – Гитлер с его мечтами о немцах-рабовладельцах, и бандеровцы, которые воюют в Донбассе с нагрудными нашивками «рабовладники», потому что им обещали после победы по несколько русских рабов в награду…

В самом капитализме нет восходящего начала – в нём есть нисходящая спираль. Восходящее начало было в тех идеях и идеалах, в том сакральном целеполагании, которое вытаскивало европейского угнетателя из состояния тупого рабовладельца в т.н. «просвещённого бизнесмена».

И, отметим, эти процессы происходили ТОЛЬКО в Европе, и никакие «материальные потребности» жителей Хивинского ханства или Бухарского эмирата их из стадии рабовладения не выводили.

А у народов жёлтой расы даже и «коммунизм» легко доселе монтируется с фактическим рабовладением и кастовым строем! Доказав, что вполне способен себя воспроизводить и под красными знамёнами…

Если дать капитализму развиваться под воздействием экономических (а не идеологических) стимулов, то он будет упрощаться год за годом, нивелируя сам себя до уровня «халифата», которым нас в XXI веке «одарила» периферия нашей цивилизации.

+++

Марксизм выводил цель из средства. Он полагал (с его теорией развития производительных сил вперёд производственных отношений, что вначале каким-то образом возникли паровые машины и механические прялки. А только потом за их счёт вырос уровень общественного сознания.

Это как? «Не было, не было — и вдруг появились»? А почему не на триста лет раньше? И не на триста лет позже? Сами собой они (машины и прялки) что-ли, выскочили, нечаянно?!

Но средство, не знающее цели – даже не сможет понять, что оно средство! Ключ – средство отпирать замок, но зачем мне ключ – если я не знаю, где замок от него?

Технические средства не могли возникнуть из бытовых потребностей людей, потому что бытовые потребности были у людей всегда, а средства – далеко не всегда.

Как показывает опыт, любой дикарь охотно пользуется техникой, если она попадает ему в руки, например – автоматом Калашникова. То есть потребность в том, что может сделать паровая машина, механическая прялка, интернет – была у человека на протяжении всей его истории. Но не она обусловила прогресс производительных сил!

Точно так же моя потребность в квартире – не предоставляет мне квартиру, квартиру может предоставить мне сейчас только платежеспособность. Мало ли чего я хочу? Вопрос в том, что я могу.

Разумеется, в реальной жизни нет и никогда не было такого, чтобы вначале появлялся рукотворный инструмент, а потом люди думали – под какую цель его приспособить. Прежде, чем изготавливать шурупы и отвёртки – нужно придумать сам принцип завинчивания!

Сперва возникает цель – и только потом, под неё, начинают подбираться подходящие средства. Только таким путём мы и можем понять, что это – средства, а не случайный мусор.

Прогресс, если движется, то движется с опережающим развитием гуманитарного знания над техническим. И духовности над производительными силами. Если попытаться сделать наоборот – то духовно дикие люди загубят, испортят сложную технику, смысл и цели которой им темны и неясны, как сделало поколение «перестройки» с наиболее перспективными советскими отраслями.

Согласно марксизму, сложная техника должна была сделать глупых людей умными. Но в жизни всё наоборот: стал человек глуп, как пробка, и умная техника вокруг него заржавела…

+++

Если мы теряем цель – то средства перестают быть средствами. Средства подогнаны под цель, найдены под неё, или созданы ради неё – и без неё они все – бессмысленны.

Если взять экономику, то количество занятых в ней – связано с признанием безусловной необходимости того, что они делают. Если же мы считаем дело ненужным – то все занятые в сфере его обеспечения становятся «освобождёнными». Если нам не нужен производившийся ими продукт – то и сами они не нужны.

Ненужность «освобождённых» тянет по цепочке всех тех, кто их потребности, в свою очередь, обслуживал. Потому единственный верный ответ на вопрос «сколько людей нужно экономике?» — «нисколько, ни одного».

Экономике никто не нужен. Она сама нужна – как прикладное техническое средство к решению сакральных задач, поставленных перед цивилизованным обществом. Но внутри неё (экономики) – всякая рентабельность возникает из признания необходимым того или иного дела. А потому легко исчезает (рентабельность) – как только дело перестали почитать необходимым.

Философы и писатели, представители фундаментальной науки, деятели культуры всегда подозревали – что при одичании общества ради экономии денег могут стать неоплачиваемыми. Но куда меньше подозревали об этом шахтёры и хлеборобы, рабочие у станков и водители транспортных средств…

Однако жизнь поставила страшный эксперимент, и теперь мы легко представляем себе, как быстро становится «ненужным», «лишним» не только книжное издательство или театр, но и шахта, завод, рейсовый маршрут, хлебное поле – если дать экономике волю сократительства.

Она начинает, исходя из своей внутренней (звериной) логики вырубать бывших трудящихся слой за слоем, вновь и вновь обнаруживая, что, оказывается «штаты занятости были искусственно раздуты».

Поскольку вся цивилизация – мир искусственных вещей, то и занятость в ней тоже, разумеется, искусственная, рукотворная, проистекающая из сакрального целеполагания.

Если же вы хотите «естественные объёмы занятости» — то получите в итоге занятость на уровне каменного века, когда она и была естественной, и не раздутой искусственными вещами.

Всякого человека можно сократить, сославшись на то, что дело, которое он делает – или ненужное, или избыточное. Но ведь и сам прогресс – избыточность производимых дел, которые делаются «на вырост», с прицелом на более развитое общество! Нет такой избыточности (кстати, противоречащей зоологическому инстинкту экономности действий[2] особи) – нет и никакого прогресса.

+++

Десакрализация общества, его «прагматизация», материализм-вещизм приводят к глубочайшему кризису прикладных отраслей, на первый взгляд, обслуживающих только текущие потребности, и никак не связанных со святынями и догматическим ядром культуры.

Как прикладные науки не могут развиваться без фундаментальных, так и прагматические практики не могут развиваться без фундаментализма сакралитов в своей основе.

Весь контур материального производства, производительных сил и производственных отношений – вторичен по отношению к сакральным основам общежития в данном обществе. Из этой вторичности и вытекает его развал при десакрализации.

На практике это выглядит так: нужное «вдруг» становится ненужным.

Вдруг оказывается, что горе-экономистам не нужно столько врачей, столько учителей, столько образованных людей, столько угля, столько стали, столько…

С этим мы (и весь мир) сталкиваемся каждый день. Многих такая внезапно образовавшаяся ненужность шокирует, ввергает в предельное изумление. Но ничего удивительного – как и случайного – в развале вторичного, материального контура духовно-одичавшего общества нет. Всё это, увы, предсказуемо и обыденно – как сужение кругозора алкоголика до горлышка бутылки. Или всех интересов наркомана – до потребности в дозе.

Сосуществуя с нами в джунглях Земли, высшие обезьяны тоже имеют свои потребности, которые и удовлетворяют определённым образом. Разумеется, круг этих потребностей и средств их удовлетворения на много порядков ýже человеческих.

Обезьянье стадо не выделяет из своей среды не только отдельных философов, поэтов, композиторов, учёных, но и отдельных сталеваров, шахтёров, фермеров или медиков. Обезьяны, кочуя в поисках готовой еды – не делятся на профессии и не имеют потребности в архивации опыта – например, в виде письменности и чтения.

Либеральное общество всё отчётливее и однозначнее стремится к этому «естественному» способу существования, свойственному обезьяньему стаду. Это полнота и горизонтальность свободы (нет властей – нет административных барьеров и налогов), крайний примитивизм быта, запросов и интересов, слияние всех профессий в одну («рыскальщика в поисках поживы»), гибель традиции и сумрачное состояние сознания.

Никакая разветвлённая и развитая экономика там выжить не сможет – поскольку сложна, искусственна, а главное – рождена не из желаний, а из жертвенного служения в рамках сакрализации жизни людей, создавших цивилизацию.

Люди создали сложную искусственную инфраструктуру не потому, что хотели кушать (все и всегда хотят кушать!) – а потому, что наоборот, отказывали себе в еде, тратили средства, время и силы, обделяли себя – ради прорыва в области результата. Если бы люди просто хотели кушать и красиво тусоваться – они бы хотели этого доселе в пещерах и джунглях безо всякого видимого продвижения.

Разваливается сакральность образа жизни – вслед за ней разваливаются и вторичные, третичные контуры «комфортного отправления культа», созданные из любви единоверцев к единоверцам, а не потому что кто-то врагу и конкуренту комфорт хотел организовать.

И это – самая прямая политэкономическая реальность, которую мы просто обязаны учитывать, если хотим хоть что-то понимать в событиях и в глобальной деградации человечества наших дней…

—————————————————————————

[1] Цит. по «Совет рабочих депутатов», 1(27), 2006 г.

[2] Один из самых базовых инстинктов, наряду с половым, поглотительным, доминирования, и т.п. Смысл инстинкта экономности действий в том, чтобы особь в состоянии сытости, благополучия минимизировала свою активность – иначе ей просто не хватит кормовой базы. Если сытый хищник, вместо того, чтобы спать, будет снова и снова охотится – он перебьёт всех травоядных в зоне своей досягаемости. Инстинкт экономности действий вступает в очень жёсткий конфликт с постоянно возрастающей интенсивностью развития личности при цивилизации. И служит психическим мотиватором разных «перестроек»: как аллергий на ускоренное развитие человека. Суть инстинкта проста: если лично ты сыт и благополучен, на уровне зоологических потребностей удовлетворён, то не рыпайся и засыпай!